– Ты – выгорел… Весь… – снова прозвучало в голове. – Но выгорел очень давно, а от тебя пахнет свежей кровью. Почему?

Я помотал головой, чтобы отогнать видения, но перед глазами все равно мелькали те самые картины из прошлого, которые я не любил вспоминать больше всего:

Пламя взлетает по стенам сарая, как белка на вершину сосны. И, на мгновение замерев у конька крыши, прыгает ввысь. Туда, где в разрывах угольно-черных облаков мелькает мутный желтый глаз Дэйра. Вытянувшись на десяток локтей, оно замирает, а потом рассыпается мириадами искр, которые устремляются вниз. К земле, залитой кровью и заваленной бьющимися в агонии телами…

Делаю шаг… потом второй… Стряхиваю с плеч навалившуюся тяжесть… Не глядя, отмахиваюсь засапожником… Ощущаю, как вздрагивает чье-то тело, прыгаю в огонь и подныриваю под пылающую балку.

По ноздрям шибает жутким запахом горящего мяса. А через мгновение к нему добавляется вонь от горящих волос.

На краю сознания мелькает мысль:

«Мои…»

Но не задевает. Так как я не могу оторвать взгляда от изломанного тела Элларии, распластанного на обеденном столе…

Волос – нет. Совсем. Там, где утром сияло рыжее облако, – огромный пузырящийся ожог. Чуть ниже – заплывшие глаза, сломанный нос и окровавленный рот с неестественно свернутой набок челюстью.

Тоненькая шея покрыта черными пятнами от чьих-то пальцев. Рубашка разорвана от ворота до пояса, а из-под горящей ткани бесстыдно торчит обожженная грудь с обезображенным соском.

Взгляд соскальзывает ниже, и я складываюсь пополам, выплескивая на землю содержимое желудка.

Надо мной что-то лопается, и на спину обрушивается неподъемная тяжесть. Падаю на колени. Кое-как выворачиваюсь из-под горящего бревна, с трудом встаю на ноги и снова прикипаю взглядом к телу сестры.

Щелкает. В лицо ударяет что-то обжигающе-горячее и опрокидывает меня навзничь.

Прихожу в себя, вытаскиваю из щеки горящий шип, встаю на четвереньки. Хриплю… и слышу собственный голос, заглушающий рев беснующегося пламени:

– Убью!!!

Потом срываюсь с места, подхватываю на руки неподъемное тело Ларки и шагаю в пламя.

– Кром…

Прокусываю губу, чувствую вкус крови на губах и ускоряю шаг…

– Кро-о-м!!!

– Ларка? – не веря собственным ушам, спрашиваю я. И возвращаюсь в реальность.

Это – не Ларка, а леди Мэйнария, в глазах которой – страх.

Поворачиваю голову туда, куда смотрит она, и расплываюсь в счастливой ухмылке. Это – они. Те, кто взял жизнь моей сестры и мамы. И те, кто порубил соседей, пытавшихся за них вступиться.

– Бездушный… – неуверенно выдыхает молодой парень с цепом в руке. И делает шаг назад.

Поздно: я соскальзываю с коня и устремляюсь вперед. К тем, кто вернулся из прошлого.

Глава 13

Баронесса Мэйнария д’Атерн

Седьмой день четвертой десятины второго лиственя

«В каждом Бездушном живет частичка Двуликого. У тех, кто только-только встал на путь служения Богу-Отступнику, она маленькая, чуть больше пшеничного зернышка. Бездушные, прошедшие половину Пути, несут в себе частичку с кулак ребенка. А самые сильные и преданные превращаются в один большой сосуд под божественную сущность. И… иногда принимают в себя своего Хозяина.

Понять, что в Бездушного вселился Бог-Отступник, несложно: в такие моменты у него стекленеет взгляд, движения приобретают божественную мощь и скорость, а Посох Тьмы превращается в размытый диск, каждое касание которого ввергает жертву в бездну невыносимых мук…»

– В бездну невыносимых мук… – повторила я, стуча зубами. Вслух. Чтобы хоть как-то заглушить доносящиеся до меня истошные крики.

Не помогло – чтобы не слышать такие крики, надо было родиться глухой. Или умереть!

«Справиться с Бездушным, ставшим вместилищем Двуликого, может только Вседержитель. А любого другого он ввергнет в Бездну Небытия. Или «одарит» Посмертным Проклятием. Поэтому, увидев сие непотребство, бегите изо всех сил. И не оглядывайтесь…»

«Бежать? Куда?» – угрюмо подумала я, открыла глаза, чтобы оглядеться, наткнулась взглядом на жуткую мешанину из изувеченных тел, бьющихся в агонии в огромной луже из их собственной крови, и сразу же зажмурилась. А через несколько мгновений чуть не оглохла от наступившей тишины.

– Все… Можно ехать… – мертвым голосом произнес Кром. И я вдруг поняла, что боюсь. До смерти боюсь увидеть взгляд Бога-Отступника. Поэтому сидела, не шевелясь, до тех пор, пока не заскрипело седло кобылки Крома. А потом легонько сжала бока своей. Надеясь, что она догадается последовать за лошадью Бездушного.

Догадалась. И довезла меня сначала до Северных ворот Меллора, а потом и до Найты [88] .

Журчание речушки подействовало на меня успокаивающе, и через какое-то время я, наконец, решилась открыть глаза.

Лучше бы я этого не делала: мой взгляд сразу же наткнулся на Меченого, стоящего по колено в воде. И прикипел к огромному шраму от ожога, некогда превратившего его спину в одну сплошную рану.

«Бедняга…» – невольно подумала я. А потом ужаснулась, сообразив, что сочувствую слуге Двуликого!

Я тут же осенила себя знаком животворящего круга, прошептала «спаси и сохрани» и… задумчиво склонила голову к плечу:

«Умение сочувствовать – это дар Вседержителя, одна из способностей, отличающих Истинно Верующего от слуг Двуликого. Если вы способны сочувствовать другому, значит, Бог-Отец – с вами…»

«Со мной? Даже сейчас?» – мысленно спросила себя я, потом поняла, что эта мысль – знак божий, и с благодарностью посмотрела на небо.

Небо не ответило. Но мне этого уже и не требовалось, так как в моей душе затеплился огонек надежды. Надежды на то, что через пару часов я, наконец, доберусь до замка графа Грасса и получу ожидаемую помощь…

Помощь?! Увидев высоченные стены замка Рендалл, Меченый осадил кобылку и… торопливо развернул ее мордой к Меллору!!!

У меня перехватило дыхание – до замка, а значит, и до моего спасения, оставалось чуть больше перестрела, а он… он явно собирался ехать куда-то еще!

Увидев выражение моего лица, Кром пожал плечами и показал рукой за спину:

– Стяг…

Я непонимающе оглядела высоченные стены, опущенный мост, распахнутые ворота, ажурную башенку на крыше донжона, сторожевую башню и… вздрогнула: над ней реяло оранжевое [89] знамя Варланов!

– Н-не поняла? – еле слышно пробормотала я.

– Мятежники… – односложно ответил Бездушный и скрипнул зубами.

– …Их было слишком много! – баюкая культю, раз за разом пьяно твердил старик. – И им помогал кто-то из своих.

– Кто? – пятый или шестой раз спросил его сосед по лавке и, не дождавшись ответа, вспылил: – Да ответь же, наконец, Двуликий тебя забери!!!

– Откуда ему знать? – угрюмо буркнула пробегавшая мимо подавальщица. – Звар спал. В людской. А проснулся, когда замок был уже захвачен.

– А руку где потерял? – не унимался говорливый. – Разве не в бою?

– В каком бою, окстись! – рявкнула женщина. – Оранжевые вырезали солдат его светлости ночью, спящими. А слугам мужеского полу поотрубали десницы уже поутру.

– Зачем?

– Иди и спроси! – тарелка с кашей с грохотом опустилась на стол, чуть не вывалив свое содержимое на колени говорливому. – Только не забудь надеть что-нибудь алое с серебром.

Говорливый заткнулся. А вместо него заговорил Меченый. Вполголоса. Так, чтобы его не услышали за соседними столами:

– Где еще вас могут приютить, леди?

Приводить в маленькое и тихое Саммери [90] вошедшего в полную силу слугу Двуликого, да еще и служащего вместилищем для Бога-Отступника, я не собиралась. Поэтому пожала плечами и как можно равнодушнее пробормотала: